«Феномен Максимова» в отечественной анимации
Иван Максимов – создатель подлинно современной формы мультфильма, отвечающего потребностям сознания ровесников XXI века – фильма остро актуального, глубокого, насыщенного нетривиальными идеями и доступного любому зрителю. Он опередил и предугадал в своих картинах эстетику компьютерных фильмов. Он впервые сделал доступной экрану философию нейтрализма и обратимости всех вещей, отрешенности и эмоциональной сдержанности.
Его фильмы отчасти сродни научному исследованию, проводимому на Земле сторонним наблюдателем. Он ввел в отечественную анимацию современную эстетику абсурда и фрейдизм, кинетизм и философскую притчу, совместив элитарную изысканность и широчайший демократизм визуальной формы.
Классик современного анимационного кино Юрий Норштейн как-то сказал: «Иван Максимов сделал в мультипликации небывалое: он сочинил свой мир. Мир, живущий по собственным законам гравитации, любви, неизбывного интереса и любопытства друг к другу — как бывает у детей, зверей и вообще любых простодушных существ… Полагаю, что не ошибусь, назвав среди его учителей Босха и Хуана Миро. Его коды — от них. Едкость Босха нейтрализуется штришочками, чмоками, гомоном существ, квартирующих в живописи Хуана Миро…».
Иван Максимов родился в 1958 году в Москве в семье физиков-ядерщиков. Рисовать начал с детства. Работал фотографом в институте Биофизики АМН, инженером в Институте космических исследований, учился в МФТИ, на Высших курсах сценаристов и режиссеров. В начале 90-х годов создал логотип для игровой приставки «Денди». 2009 год — первая персональная выставка «Мир, где нет взрослых». Сейчас преподает режиссуру в школе-студии «ШАР» и в своей авторской школе «Питермультарт».
Беседа с Иваном Максимовым (Артхив):
— Ваши родители — ученые-физики. Вы тоже учились в Физико-техническом институте, работали инженером Института космических исследований. И вдруг — Высшие курсы сценаристов и режиссеров. Как появился ваш интерес к анимации?
— Папа отлично рисовал и писал картины. Мы с сестрой с раннего детства очень много рисовали и играли в «рисовальные» игры. Потом сначала она поступила на физтех, затем я. В большое искусство мне было не попасть: туда надо было попадать через художку, в которую я никогда не ходил, и блат тоже нужен был… А у меня вокруг — одни физики. Поэтому я тоже пошел на физтех. К анимации особого интереса не было. Четыре года проработал инженером в Институте космических исследований Академии Наук, подрабатывал иллюстратором в журналах… а потом случайно узнал, что есть Высшие режиссерские курсы, куда берут с любым (!) высшим образованием. У меня как раз было «любое». На эти курсы студентов отбирали сами мастера для себя, поэтому выбирали на свой вкус, а не по блату.
— Уже первая ваша — курсовая — работа («Болеро») стала безумно популярной. Известно, что первый вариант «Болеро» был утерян. Через 5 лет вы его восстановили, и в 1993 году мультфильм получил массу премий, от «Золотого медведя» до «Ники». В этой версии вы что-то меняли? Может, вторую редакцию пришлось делать «с купюрами»?
— Ничего не изменил. Вообще, такое лаконичное и ненарративное кино невозможно было снять в советское время с худсоветами, парткомами и директорами. А у меня никогда не было никаких шаблонов и стереотипов, как и что надо делать… Но в первом варианте я сам делал полиэкран изобретенным мною способом. Это было грубовато, но прикольно. Кадры полиэкрана колыхались, как флаг… Во втором варианте полиэкран за полтора месяца снял кинооператор Олег Кузовков (ныне — «папа» Маши с медведем). Сам мультфильм я оба раза снимал около месяца.
— В одном из интервью вы рассказывали, как создаете свои анимации: включаете музыку и рисуете образы, которые эта музыка навевает. Под какую музыку вам лучше всего работается?
— Джаз, блюз, эмбиент.
— Ваше отношение к Босху и Клее?
— Босх сформировал во многом мой вкус. У него на многих картинах представители ада были для меня скорее красивыми, чем неприятными или страшными. Казалось, что люди не страдают там, а участвуют в этой садомазохистской игре с удовольствием. Типа, снаружи это выглядит ужасно, потому что в реальной жизни это ужасно, а там — другие законы и всё другое, и жители этих миров просто так живут, поедая друг друга, отрывая друг другу ноги или приставляя лишние…
Например, картина «Искушение св. Антония». Там уютно. Старик Антоний рассказывает что-то интересное девочке-поросенку и еще нескольким пацанам, один из которых параллельно клеится к девочке-поросенку путем ударов молотка… Этот мир живет в гармонии. Но некоторые жители выглядят страшно по нашим меркам. Это не их проблема — они такими родились и не пугают друг друга. С тех пор, как я увидел эти картины, мне хотелось создавать такие странные, но уютные миры.
Что касается Пауля Клее, — он учил меня находить такую гармонию в сочетании текстур, линий и пятен, чтобы они давали нечто большее, чем чистое эстетическое наслаждение. Какие-то неявные отсылки и ассоциации… Как джаз второй половины XX века.
— Скажите, вам больше нравится делать черно-белые фильмы или цветные? Почему?
— Черно-белое. Во-первых, цвет — очень сильный энергетический и эмоциональный аспект. Он отвлекает от других составляющих аудиовизуального контекста. Даже просто картинки. Черно-белая фотография иногда несет огромный эмоциональный потенциал, но если добавить цвет, получается просто красота — остальное потеряется… Цветная картинка — это живопись, а в живописи главное — гармония цветовых пятен и пофиг остальное. Во-вторых, реальная жизнь цветная. Наличие нестилизованного реалистичного цвета приближает к реальности, а произведение искусства должно дистанцироваться от любительской видеосъемки. В-третьих, яркий цвет, даже очень красиво подобранный — это попса. Если ты фрик и хочешь дистанцироваться от попсы, надо уходить от ярких цветов. По факту оказывается, что черно-белое органичней, чем черно-белое с добавлением цвета. Исключение — сочетание красный-черный-белый. Ну, и в-четвертых, красота мешает восприятию юмора. Комедия требует примитивности и скупости изображения. Это перекликается с пунктом один.